ortivika

портрет нищего на фоне Апокалипсиса

Забавный день прокукарекался вчера. Нет, не то чтобы смешной, не то чтобы. Но подобрать имечко для всех этих забав невероятно, нужно родиться не здесь, не сейчас, горние дали – приют таких выдумщиков, а я родилась на улице Дивенская дом девять, квартира тоже.

Жизнь проистекает ровненько, неведомый хореограф ударяет в ладоши сухим хлопком и... раз-и-два-и-три-и-четыре, поворот, -и-раз-и-два-и-три-и-четыре, посмотреть в глаза партнёру, улыбнуться, -и... Но, вдруг, хореограф исчезает, светотени появляются на затаивших дыхание стенах, и ты понимаешь, что закручен в дикой пляске, изгибы тела непредсказуемы, руки-ноги отделяются и живут своей жизнью, катавасия орёт кошачим весенним ором, не стесняясь прохожих. Тогда и случаются чудеса.

Тот вечер ничем не отличался от прочих. Ну, разве что машин за окном было поменьше. Ну, разве что телевизор выключился сам собой. Ну, разве что дети уснули на полчаса раньше. Мы решили лечь и выспаться на всю оставшуюся жизнь. Дураки.

...Мне приснилось лицо нищего. Светлое и ошарашенное. Немытая бородка, впалые щёки, юродивые нежные глаза.

...и расскажу обо всём

Весенний день Вирсавии начинается ровно в пять. Автобус собирает квёлых рабочих, увозит их на Мёртвое море. Вместе с ними уходит ночь.

Соседский младенец жадно пьёт молоко, не отлепляясь от липкого соска Шушанны, а Шломо, привыкая к сыну, целует его парную макушку и вспоминает Шмулика из Ливанской войны. Шмулик упал возле него, сжимая простреленную жизнь в каменеющем кулаке. Ещё восемнадцать лет впереди, думает Шломо, целых восемнадцать лет...

Пропуская (по-хитрому) Париж-Люксембург, который публиковала совсем недавно, даю следующий рассказик из "Мушиных крыльев"

личный Судный день

I

Мороженое капнуло на кружевной воротник оранжевого платья, и я понимаю, что в гости идти не стоит, да и вобще...

Вначале – питерский дом, цвет сумочки и цвет туфелек, старинный Roenisch в гостиной. В августе – босиком на речку, тёплая пыль украинского села, расшитые наволочки, вареники на завтрак.

Потом Есенин и Блок, Ахматова и Цветаева, Бёрнс в подлиннике, а по вечерам Сашка, Вовка, Костик, и Юра из 10-го «А». Оторопь полёта на финских санях. Назавтра насморк и тёткино малиновое варенье. Любование весенней косыночкой цвета сиреневого куста на Марсовом поле.

сиреневый кристалл

I

Тяжеловесная Нева походила на мудрую старуху. Она распускала волосы по плечам и расчесывала их коричевым черепашьим гребнем, оставшимся ещё с тех времён. Вот странно, все мои бабки и прабабки не утеряли пышности волос до самой смерти и расчёсывали их одинаково: сначала ровный пробор, затем – плавное продвижение гребня-черепашки по волнам к пристани плеча. Я малолеткой пошла топиться из-за двойки и замечания в дневник, побежала к Неве, спустилась по ступенькам возле сфинкса и... Недаром сфинксы поселились около воды, они отгоняют Харона подальше от маленьких чокнутых девочек, решивших утопиться из-за двойки по математике. Кышш-ты, говорят они Харону, дуй в свою Грецию под полным парусом, ты не здешний. Мы-то прижились, намекают, да и вид тут получше песков и верблюдов исторической родины, нас любят, поэты поэтизируют, певцы пропевают, писатели прописывают. Счастье! А ты, кышш-ты, ты наших девочек не трогай. Харон уплыл, а я осталась под взглядом сфинкса, прилипнув пятками к питерскому граниту, будто к железу в морозный день.

Для того, чтобы немножко переключиться (себя саму переключить с головоломки, которую БУДУ решать), даю третий рассказ из книги "Мушиные крылья".

спасибо Программисту!

I

Ну и что? Ну и зачем плакать? Ну и, ну и, ну и – будет жить у Луи. Уехала и уехала, кислород везде одинаково воняет соседним заводом. Четыре часа чистого сна плюс пятнадцать минут на перекус – и ты во Франции. Со свиданьице-ем. Внутренний голос мурлычет, греет солнечное сплетение и жадно лакает валерьянку. Я замираю, прислушиваясь, и снова прогоняю его. Надоел. Сажусь в любимое кресло – горе горевать.

Она уехала. Уехала в какую-то Францию. Оставила просторы Сиона, все шесть часов из конца в конец. Оставила Беэр-Шеву, Гиватаим, Цфат, три моря с набережными и гостиницами, рыбный ресторанчик в Яффо и стейкию в Тель-Авиве, дельфинов Эйлата, старого ортодокса из Еврейского квартала, россыпь барахла на блошиных рынках и мерзкую целебную грязь Мёртвого моря.

Ай, но ведь наши бабушки мечтали о холмах и долах этих. Шабес* в Ирушалаиме и прочая...

баба Маня, баба Саня

БАБА МАНЯ 

I

Я до сих пор, начиная с возраста невнятного, люблю моих близких, уходящих по делам. Они целуют мою радостно подставленную щеку и пропадают постепенно, сначала – изображение, затем – звук.

Легкий поворот ключа... Самозапирание в многочасовую свободу произошло... Я снова в собственном детстве.

...Квартира велика по принятым в этом малогабаритном мирке меркам, прихожая раздвинута в длину и ширину до такой степени, чтобы без усилий произвести впечатление на приходящих, легкое раздражение вызывают протечка на потолке и потёртости на ручках кресла.